Андрей ШАРЫЙ
Гаагский трибунал: всё смешалось – мораль и уголовщина, правозащита и политика – 1998, №1 (15)

Совет Безопасности ООН принял резолюцию о создании Международного трибунала по наказанию лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права, совершенные на территории бывшей Югославии, в мае 1993 года, когда война на Балканах полыхала вовсю. Человечество, в очередной раз оказавшееся не в состоянии предотвратить зло, сочло своей обязанностью добиться на сей раз того хотя бы, чтобы зло это не осталось безнаказанным. «Или свершится правосудие, или погибнет мир», – писал больше века назад немецкий философ Гегель. Философ подтвердил бессмертие своих идей: такого рода дилемма до сих пор стоит перед цивилизацией – и до сих пор в качестве абстрактной проблемы. Но «не могли решить проблему» – не означает «не пробовали».

Попытки сформировать международный уголовный суд по расследованию военных преступлений и наказанию военных преступников – а говоря шире, попытки разработать действенную универсальную правозащитную базу в этой области – предпринимались неоднократно. После первой мировой войны была образована так называемая Комиссия стран Антанты по расследованию военных преступлений. Утвержденные ею документы возлагали на правительства проигравших войну государств обязательство самостоятельно наказывать «своих» преступников. Правовой основой для проведения такого рода процессов стали Гаагские конвенции о мирном решении военных споров, заключенные в 1899 и 1907 годах. В начале двадцатых годов суд в Лейпциге осудил на разные сроки тюремного заключения шестерых высших офицеров и чиновников из кайзеровской Германии. Сам кайзер Вильгельм, подлежавший суду согласно Версальскому договору, бежал в Голландию; политическая ситуация в Европе быстро менялась – и особенно настойчиво преследовать низложенного монарха не стали.

В 1937 году Лига Наций приняла решение о создании под своим патронажем международного уголовного суда. Но политика и война вновь оказались сильнее права; решение не удалось претворить в жизнь. В октябре 1943 года на конференции в Москве союзники по антигитлеровской коалиции определили принципы наказания военных преступников. Наконец в августе 1945 года в Лондоне представители 23 стран подписали договор «О преследовании и наказании главных военных преступников держав Оси», на основании которого был сформирован сначала Международный военный трибунал (его главным процессом стал Нюрнбергский), а затем – и Международный военный трибунал для Дальнего Востока. Моральная оправданность и политическая правомерность Нюрнбергского и Токийского процессов обсуждению не подлежат, а вот юристы-теоретики отмечали несомненную правовую неполноценность Международного трибунала: победители судили побежденных по законам, которые сами же для себя писали. Международная правовая база была существенно укреплена в 1949 году, после принятия в Женеве четырех конвенций о защите жертв войны, определивших современные толкования понятия «военные преступления». Применять это понятие на практике юристам серьезно пришлось лишь в последние годы – после того, как на юго-востоке Европы (бывшая Югославия) и в центре Африки (Руанда) разразились самые кровавые войны второй половины двадцатого века.

Международный Гаагский трибунал создан по юридическому принципу «ad hok»: деятельность его ограничена строгими временными и географическими рамками; завершение последнего судебного процесса означает и прекращение деятельности самого суда. В административном и финансовом отношении трибунал подчиняется Совету Безопасности ООН, однако действует как полностью независимая в юридическом смысле организация.

В конце минувшего года в штате трибунала состояло 367 человек из 58 стран (в том числе России и Украины). Совет безопасности ООН на четырехлетний срок назначает 11 судей из разных стран мира (последняя ротация произошла в ноябре 1997 года), которые избирают председателя трибунала (до ноября 1997 года – итальянец Антонио Кассезе, в настоящее время – американка Гэбриел Керк Макдональд). Главный прокурор трибунала (с октября 1996 года – канадский юрист Луиза Арбур) одновременно является и главным прокурором родственной организации – Международного трибунала по расследованию военных преступлений в Руанде.

Устав Гаагского трибунала – гражданского (не военного) уголовного судебного органа – определяет четыре группы преступлений, совершение которых является основанием для выдвижения обвинений: нарушения Женевских конвенций о защите жертв войны; нарушения законов и обычаев ведения войны; геноцид; преступления против человечности. Вынесение смертных приговоров в качестве меры наказания не предусматривается. Трибунал расследует только преступления, совершенные физическими лицами, не рассматривает «дела» против государств или групп государств и не располагает собственными полицейскими силами для ареста обвиняемых. Начало процесса в отсутствие обвиняемого тем не менее не допускается. Большинство судебных заседаний – открытые. Следствие, естественно, строжайшим образом отделено от суда; с точки зрения соблюдения процессуальных норм деятельность трибунала, по мнению многих юристов, является нормативной.

В кругах теоретиков международного права крепнет уверенность в том, что на базе «югославского» трибунала после завершения его работы должен быть образован постоянный судебный орган ООН по расследованию уголовных (в том числе и военных) преступлений. «Мы в самом прямом смысле слова творим здесь новое международное право, – заявил мне югославский адвокат Иван Бабич, представляющий в Гааге интересы одного из обвиняемых, -Накопленный трибуналом опыт должен востребоваться мировым сообществом на постоянной основе». Трибунал и впрямь представляет собой не имеющий аналогов источник юридических прецедентов, совокупность которых отчасти и есть та новая система регуляции международных отношений в сфере защиты прав человека, которую вот уже которое десятилетие пытается создать мировое сообщество.

Логика сторонников образования постоянного Международного уголовного трибунала воспринимается далеко не всеми. Заместитель Главного прокурора трибунала австралийский юрист Грэхем Блювитт (он работает в Гааге практически со дня основания трибунала), например, считает, что с правовой точки зрения в тех условиях, когда система международно-правовых понятий во многом еще нуждается в уточнении и совершенствовании, любой постоянный судебный орган ООН вряд ли будет в достаточной степени эффективным. «У «югославского» трибунала большой, беспрецедентный в истории права объем полномочий, поскольку этот орган специально создан для решения определенных задач в конкретном регионе Европы в определенное время, – говорит Блювитт. – Постоянный международный судебный орган такие полномочия вряд ли получит, поскольку мандат его не будет «привязан» к конкретной ситуации, а это неминуемо скажется на эффективности деятельности».

В отличие от юристов-теоретиков, углядевших в Гаагском трибунале современно оснащенную лабораторию творческого опыта, большинство специалистов, политиков – да и просто людей, следящих за ходом урегулирования на Балканах – воспринимают его сугубо приземленно: как карающий меч правосудия, который должен наказать виновных и утвердить справедливость. Если только она бывает, справедливость для всех.

* * *

В четверг, 10 июля 1997 года, британский отряд специального назначения из состава Международных Сил по стабилизации в Боснии и Герцеговине (СФОР) на берегу озера Градина вблизи боснийского города Приедор провел операцию под кодовым названием «Танго». Не ожидавший беды Симо Дрляча, бывший шеф приедорской полиции, в это время удил рыбу, а два его родственника на лесной опушке разводили костер и нарезали овощи для скорого пикника. Но пикника не получилось. По сербской версии, шестеро спецназовцев хладнокровно расстреляли Дрлячу автоматными очередями в спину, а потом добили контрольным выстрелом в затылок. По версии СФОР, Дрляча попытался оказать сопротивление, ранил даже одного из британских солдат, после чего и был застрелен. В кармане у командовавшего операцией офицера лежал ордер на арест бывшего полицейского. Ордер подписала Главный прокурор Гаагского трибунала Луиза Арбур: Дрляча обвинялся в совершении тяжелейших злодеяний, организации этнических чисток, в геноциде. Через несколько дней «героя сербского народа, погибшего от руки оккупанта», хоронила вся округа. Заместитель министра внутренних дел боснийской Республики Сербской Миленко Каришник заявил на панихиде: «Симо убили выстрелами в спину, потому что враги боялись посмотреть ему в глаза».

10 июля был арестован и заведующий центральной приедорской больницей Милан Ковачевич – по «гаагской спецификации» он проходил по одному с Дрлячей делу. Здесь обошлось без стрельбы – поставленному лицом к стене в собственном кабинете доктору зачитали обвинение и моментально отправили в Гаагу. Но вместо тюремной камеры Ковачевич попал сперва на больничную койку: на трапе самолета у него случился сердечный приступ. В том случае, если выдвинутые против него обвинения будут доказаны, Ковачевичу грозит пожизненное заключение.

* * *

За четыре с половиной года деятельности Международный трибунал публично обвинил в совершении военных преступлений почти 80 человек, но только 20 из них находятся в тюрьме Схевенингене в близком пригороде Гааги. Вынесено 2 приговора; на разных стадиях производства ведется девять судебных процессов; всего возбуждено 20 уголовных дел – по обвинениям, предъявленным публично. В последние месяцы Главный прокурор сменила тактику: общественность не всегда ставится в известность о том, что подписаны ордера на арест; сами обвиняемые (как в случае с Ковачевичем) узнают о том, какая судьба им уготована, только в момент задержания. Как пояснил мне Грэхем Блювитт, вызвано это в первую очередь непродуктивностью прежней практики: обвиняемые не торопятся сдаваться ни властям собственной страны, ни представителям трибунала. Аресты, в комбинации с успешно используемым в ряде случаев дипломатическим давлением, по мнению Блювитта, являются весьма эффективным способом «доставки» обвиняемых в Гаагу. Одновременно, добавлю, и эффективным ответом тем, кто считает трибунал политическим фарсом – на том основании, что большинство обвиняемых остаются на свободе, а в Гаагу попадает лишь «мелкая сошка». По всей вероятности, в «секретном» списке лиц, которым обвинение будет предъявлено только в момент ареста, не менее 15-20 человек, среди которых – и сербы, и хорваты, и мусульмане. «Моя главная задача – добиться того, чтобы все обвиненные в совершении военных преступлений предстали перед законом», – заявила Луиза Арбур. К февралю 1998 года миротворческие силы провели в Хорватии и Боснии четыре операции по задержанию обвиняемых трибуналом лиц: арестовано пять человек, один убит.

Но о появлении на скамье подсудимых некоторых из тех, чья вина может быть доказана, как считают в Гааге, достаточно легко и суд над которыми неминуемо станет одним из самых громких процессов века – например, опальных лидеров боснийских сербов экс-президента Республики Сербской Радована Караджича и главнокомандующего боснийско-сербской армией генерала Ратко Младича, – юристам трибунала пока приходится только мечтать. Политики многих стран выражают уверенность в том, что до конца 1998 года Караджич и Младич окажутся на скамье подсудимых. Руководители трибунала на неприятную тему говорить не любят, ограничиваясь выражением дежурного оптимизма: справедливость-де в конце концов все равно восторжествует. Однако в защите теоретических правовых норм Гаага непоколебима: Грэхем Блювитт, например, не колеблясь подтвердил мне, что подпишет ордер на арест любого, самого высокопоставленного политика в том случае, если будут обнаружены доказательства его причастности к совершению военных преступлений. Но здесь право смыкается не столько с политикой, сколько с моралью и политической философией. В какой мере подсудна ответственность главы государства и народного вождя за развязывание войны? Что есть борьба за независимость, а что – сецессионизм? «Если эти люди окажутся безнаказанными, тогда право потеряет всякий смысл, а человек обречен будет на жизнь в страхе», – заявил американский прокурор на Нюрнбергском процессе Бенджамин Ференез. Но проблема не только в том, чтобы наказать; нужно определить, кого наказывать, попытаясь отделить политику от права. Что, увы, почти невозможно.

Трибунал, организация сугубо юридическая, создан, однако, политиками и существует, по элегантному выражению Блювитта, «в политической атмосфере». Интересы участников конфликта и улаживающих этот конфликт великих держав, чистая уголовщина, правозащита, требования высокой морали и зачастую неприемлющая саму мораль политика – как раз и составляют эту самую атмосферу. Как часто случается в практике международного урегулирования конфликтов, реакция ООН на события в Югославии оказалась запоздалой – в частности, в том, что касалось создания и оперативно-следственной деятельности нового судебного органа. Многие преступления, расследованием которых занимаются сотрудники трибунала, были совершены задолго до появления самого суда. Свидетелей – часто это либо беженцы, либо иностранные журналисты, либо сотрудники ООН и других международных организаций, работавшие в зоне кризиса, либо военные из миротворческого контингента, – занятых теперь уже совершенно иными проблемами, приходится порой разыскивать по всему свету.

С другой стороны, по юридическим критериям трибунал начал работу слишком рано, поскольку следственные бригады почти два года вынуждены были работать в военных условиях. От соблазна политизации правовой процедуры не убереглись ни международные посредники, ни сами участники конфликта. Югославская пропаганда утверждает, что трибунал – это «международный суд Линча над сербским народом», хорватская убеждена: «В Гааге судят не агрессора, а жертву».

Первое время трибунал, не располагавший ни достаточными ресурсами, ни серьезной информационной базой данных о ситуации на западе Балкан, вынужден был заниматься оправданием самого факта своего существования: мировая общественность ждала от Гааги быстрых действий и громких судебных процессов. Это, на мой взгляд, сказалось на качестве работы: многие подготовленные трибуналом документы носят печать поспешности. Большая часть публичных обвинений выдвинута в первый год существования трибунала, когда серьезной следственной работой на месте событий заниматься было крайне сложно. Например, в конце 1995 года в помощь военнослужащим миротворческих подразделений в Боснии и Хорватии трибунал выпустил постер-плакат с данными лиц, объявленных в розыск. Вот данные одного из обвиняемых: разыскивается некто Грубан, возраст – неизвестен, национальность – неизвестна, фотографии не имеется, описания внешних данных тоже. Кого и как искать, кого арестовывать? Хорватский генерал Тихомил Блашкич, обвиняемый трибуналом по так называемому принципу «ответственности командира» (ответственности за преступные действия подчиненных, совершенные по приказу этого командира, и ответственности за непредотвращение преступных действий, о которых этот командир должен был знать в силу своих полномочий), дожидался начала процесса 14 месяцев; за это время прокуратура дважды меняла параметры выдвинутого против него обвинения.

Откровенно говоря, и первый завершенный трибуналом судебный процесс – по делу серба Душко Тадича, надзирателя концентрационного лагеря «Омарска», – триумфальным для правосудия не получился. Многие свидетели – то ли по слабости памяти, то ли под давлением со стороны – отказывались от прежних своих показаний; достоверность некоторых обвинений подтвердить оказалось невозможным в силу нехватки доказательств. В результате несколько точек обвинения судебному прокурору пришлось снять. Приговор был оглашен в середине 1997 года: подсудимый, на совести которого не одна человеческая жизнь, получил в итоге 20 лет тюремного заключения, но виновным себя так и не признал, заявляя, что он – всего лишь однофамилец того Душко Тадича, который служил надзирателем концлагеря. Защита подала апелляцию на приговор.

Рассмотрение апелляции тянется до сих пор – в частности, и потому тоже, что у трибунала не хватает помещений. Полностью оснащен для проведения такого рода процессов лишь один зал заседаний, с которым через стеклянную стену «сообщается» помещение для публики на 150 мест: треть для журналистов, треть для юристов, дипломатов, политиков, чиновников и еще треть для родственников и друзей обвиняемых и просто для любопытствующих – чтобы присутствовать на заседании трибунала, необходимо заблаговременно получить бесплатный пригласительный билетик. Кстати, посещение такого рода судебных процедур, особенно в те дни, когда заслушиваются показания свидетелей, оставляет неизгладимое впечатление. Очень было бы полезно многим участникам балканской войны посетить с этой целью Гаагу – тогда, уверен, опасность вспышки нового конфликта стала бы ничтожной.

...Я видел доктора Ковачевича в зале суда – сквозь то самое пуленепробиваемое стекло, что отделяет публику от судей, адвокатов, судебных прокуроров, конвоиров, обвиняемых. Ковачевич, казалось, не до конца отдавал себе отчет в том, что происходит. Впрочем, Гаагский трибунал и впрямь создает некое ощущение театральной реальности: стильные черно-красные мантии судей, пышные кружевные воротники-жабо поверх цвета воронова крыла одеяний адвокатов; голубые ооновские униформы охранников. Палитра Домино, Арлекина, Коломбины.

Адвокаты требовали освобождения подзащитного из-под стражи до начала суда, настаивая на том, что арест его был проведен с нарушением прав человека. Задержав Ковачевича силой, бойцы миротворческого контингента якобы лишили его возможности явиться в Гаагу добровольно; именно неожиданный арест стал причиной осложнений со здоровьем. По сведениям белградского еженедельника «Време», Ковачевич действительно пытался связаться с трибуналом и договориться о сдаче на почетных условиях, обещая в обмен за смягчение приговора компромат на опальных боснийско-сербских лидеров – Радована Караджича и Ратко Младича. В последние месяцы он много пил, а одному из журналистов признался, что временами его мучит совесть.

...В годы войны Милан Ковачевич, председатель местного депутатского собрания, состоял членом так называемого «сербского кризисного штаба», который в апреле 1992 года вооруженным путем взял власть в общине Приедор, тогда населенной приблизительно поровну сербами и боснийскими мусульманами. Область Приедор стала районом самой циничной в истории балканской войны этнической чистки: всего за несколько месяцев было убито, выгнано, выселено почти 50 тысяч несербов. Пост начальника службы безопасности Приедора занимал «герой сербского народа» – Симо Дрляча. Дрляча, по собственному его признанию, подписал около 20 тысяч так называемых «виз на отъезд» – документов, на основании которых местные мусульмане и хорваты навсегда покидали родные места и «добровольно» отрекались при этом от всего своего имущества. «Невозможно даже подсчитать, сколько Дрляча заработал на этом бизнесе, – пишет еженедельник «Време». – Каждое разрешение на такое «гуманное переселение» стоило до 10 тысяч немецких марок; цена, впрочем, варьировалась в зависимости от финансовых возможностей жертвы». Сербские журналисты говорили мне, что на совести Дрлячи жизни по крайней мере нескольких тысяч человек, хотя сам он в боевых действиях участия не принимал.

Как, впрочем, и доктор Ковачевич, которому «сербский кризисный штаб» отрядил особую зону ответственности – надзор за концентрационными лагерями (официально – сборно-фильтрационными пунктами), где уничтожали тех мусульман, которым никогда не суждено было уехать из приедорского края. В самом известном из них – лагере «Омарска» – служил тот самый Душко Тадич, что уже получил от Гаагского трибунала срок. О масштабах преступлений, совершавшихся в Приедоре, свидетельствует тот факт, что из 57 сербов, публично обвиненных Гаагским трибуналом в совершении военных преступлений, 32 человека – как раз из этих мест. «Омарска», «Кератерм», «Маньяча», женский лагерь «Трнополье» – вот какие страшные воспоминания, вероятно, и не давали Ковачевичу спать по ночам.

Я беседовал с адвокатом Ковачевича белградским юристом Игорем Пантеличем (он, кстати, входит и в довольно многочисленную команду, представляющую интересы Радована Караджича). Адвокат возмущен не столько тем, что именно его подзащитному, единственному из всех находящихся к настоящему моменту в Гааге, предъявлено обвинение в геноциде. Раздражает его другое: это обвинение выдвинуто только против сербов, но ни в одном случае не выдвинуто против хорватов или мусульман. Пантелич руководствуется логикой, типичной для югославской юридической школы: конфликт на территории бывшей федерации был гражданской войной, все участвовавшие в которой должны нести равную ответственность. Трибунал войну в Боснии и Хорватии с правовой точки зрения рассматривает как международный конфликт; поэтому, в частности, Белград и отказывается фактически сотрудничать с юристами из Гааги, придерживаясь мнения о том, что его деятельность представляет собой вмешательство во внутренние дела независимого государства.

Несмотря на утверждения адвокатов о том, что Ковачевич серьезно болен, трибунал не счел возможным освободить подсудимого до начала процесса. Виновным ни по одному из пунктов обвинения Ковачевич себя не признал.

* * *

В 1963 году в Нью-Йорке вышла книга Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме. Размышления о наивности зла». Нацистский преступник Клаус-Адольф Эйхман, казненный в начале шестидесятых за геноцид евреев в годы второй мировой войны по приговору иерусалимского суда, был до последней минуты жизни убежден в своей невиновности. Эйхман твердил, что совесть его чиста и что он, отправляя стариков и детей в концлагеря, всего лишь выполнял долг перед родиной, Богом, партией, нацией. При этом Эйхман, по собственному его признанию, руководствовался категорическим императивом Канта, который трактовал так: ответственность за преступления лежит лишь на тех, кто находится на верху пирамиды власти. Из этой теории Эйхмана Ханна Арендт сделала вывод о наивности зла: чувство стыда не проникает в душу и мысли тех, кто совершает злодеяния; сами себе они не кажутся преступниками.

Не исключено, что Гаагский трибунал подтвердит теорию Ханны Арендт. «Обвиняемые боснийские хорваты уезжают в Гаагу с чистой совестью перед Господом и хорватами, чтобы доказать свою невиновность – в интересах нашего народа и нашей родины» – такое заявление перед отправкой на суд сделал один из руководителей непризнанной Хорватской республики Герцег-Босна генерал Дарио Кордич. Он и еще девять боснийских хорватов – бывших офицеров, рядовых, полицейских чиновников – поехали на трибунал якобы добровольно. Ордера на их арест были подписаны еще в октябре 1995 года: командиры обвиняются в организации, а рядовые бойцы – в совершении преступлений в мусульманской деревушке Ахмичи в Центральной Боснии, которая в апреле 1993 года была сожжена дотла, а жители ее – практически поголовно вырезаны. Вынужденность «добровольного» появления группы Кордича в Гааге очевидна; настоящая причина – сильное политическое давление, которое оказывало на Загреб мировое сообщество. В декабре 1997 года три члена «группы Кордича» были освобождены в связи с нехваткой подтверждающих их вину доказательств. Загреб возликовал: вот подтверждение того, что в Гааге судят невиновных! А сами юристы предпочитают рассматривать «акт восстановления справедливости» как еще одно доказательство объективности трибунала.

Практически все обвиняемые вину свою категорически отрицают. Они, судя по всему, верят в то, что были солдатами освободительной, отечественной, а значит – святой войны. И держатся как подобает настоящим патриотам и защитникам родины. Хотя пребывание на скамье подсудимых по-разному влияет на психику. 45-летний хорват Здравко Мучич, во время войны –начальник концентрационного лагеря «Челебичи», где содержались пленные боснийские сербы, например, ведет себя в зале суда как на сельской вечеринке: улыбается, приветствует публику, посылает воздушные поцелуи судебному прокурору. Впечатление человека совершенно деморализованного, раздавленного морально производит только один обвиняемый: Дражен Эрдемович. Вот еще одно подтверждение теории Ханны Арендт: именно Эрдемович – единственный, кто назвал самого себя преступником. Летом 1995 года Эрдемович, рядовой десятого штурмового отряда армии боснийских сербов, участвовал в расстреле захваченных в плен при штурме города Сребреницы мирных жителей. Эрдемович, по собственному его признанию, расстрелял около 70 человек. «Меня просто вынудили участвовать в расстреле, мне пришлось выбирать между собственной жизнью и жизнями этих несчастных людей. Сребреница полностью разрушила мою жизнь. Поэтому я и сознался», – заявил он в зале суда.

Процесс по делу 26-летнего Эрде-мовича длился недолго. Учитывая смягчающие обстоятельства, суд дал бойцу 10 лет тюрьмы – примерно по полтора месяца заключения за каждого расстрелянного им человека.

* * *

Голландия живет столь неспешной, столь сытой и чистенькой жизнью, что, кажется, даже дождь становится в этой стране заметным общественным происшествием. Эта сытость и это спокойствие заработаны честно: именно голландцы, как известно, первыми в новой истории ввели моду на демократию, они неторопливо и старательно – как замки и дворцы, как Божьи храмы из темно-красного кирпича – возводили здание гражданского общества. Дискуссии о войне и мире, разговоры о военных преступлениях, об убийствах и изнасилованиях, о чудовищных нарушениях прав человека в элегантной, в высшей мере светской Гааге кажутся совершенно противоестественными – хотя, впрочем, и сама война должна быть противна человеческому естеству.

Тюрьма в Схевенингене, курортном пригороде Гааги, построена как раз из того самого плотного, мелкого темно-красного кирпича, что так любим голландскими каменщиками. Архитектор не уберегся от излишеств: почти сказочные башенки возвышаются над центральными воротами тюрьмы, благоухают аккуратно разбитые вдоль глухой, шестиметровой высоты, стены цветочные клумбы. Голландский замок Иф – отсюда не убежишь. «Югославянским пленникам» отведен целиком один из тюремных блоков – три десятка одиночных камер, двадцать из которых уже заняты. На условия заключения никто не жалуется – и здесь соблюдается евростандарт. Впрочем, отбывать наказание военным преступникам предстоит не здесь – Схевенингенский пенитенциарный комплекс предоставляет свои мощности трибуналу лишь до окончания судебных процессов. Осужденные на Нюрнбергском трибунале нацистские преступники, напомню, содержались в берлинской тюрьме «Шпандау», которая после смерти последнего заключенного была разрушена. Символ легко объясним: справедливость восторжествовала, правосудие свершилось, военные преступления наказаны.

Похоже, в уничтожении символа зла – или символа неотвратимости наказания за преступление – была проявлена некоторая поспешность.

Специально для журнала «Правозащитник» из Гааги

В начало страницы